Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]
— Хоть бы из-за этого десанта не сорвалась наша засада. Камлюк может отозвать нас. Как ты думаешь, Борис?
— Трудно сказать. Но пока другого приказа не поступило, мы должны выполнять этот, — ответил Злобич и быстро зашагал вперед.
9
Одеяла, натянутые на окна после того, как ночью невдалеке от штаба разорвалась бомба и воздушной волной выбило все стекла, словно паруса раздуваются от порывистого сквозняка. В простенке шелестит географическая карта с обозначениями линий фронта. В комнате холодно и темно. Но это как будто нисколько не мешает работать Камлюку. Склонившись над столом, он быстро пишет, откладывает в сторону страницу за страницей. Изредка он поднимает голову, задумчиво смотрит, но, как только мысль определится, его помятое от бессонницы лицо снова слегка проясняется. Тогда Камлюк одним движением подтягивает на плечах шинель, упрямо сползающую на спинку стула, и по-прежнему быстро продолжает писать.
На краю стола лежат немецкие газеты и листовки, их на рассвете привезли в штаб партизаны агентурной разведки. Камлюк почти все их перечитал.
В одной из газет сообщалось, что окруженные на Калиновщине партизаны уже полностью разгромлены. А в листовках, разбросанных сегодня ночью с самолетов, фашисты призывали сложить оружие. «Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Кто хочет жить, тот должен покориться, — писали они. — Ваш Камлюк это понял и вчера добровольно перешел к нам. Что ж после этого остается делать вам, рядовым партизанам? Послушайтесь своего опытного руководителя, берите с него пример, переходите к нам». В конце листовки приводилось сочиненное фашистами обращение Камлюка к партизанам и населению района.
— Вот она, геббельсовская пропаганда! На дураков рассчитана! — возмутился Камлюк, прочитав листовку. — Ишь, чем задумали нас дезорганизовать.
Все в нем кипело от ненависти и негодования. Некоторое время он взволнованно ходил по комнате, потом с отвращением отбросил на край стола листовку, сел за стол и начал писать.
Закончив, он некоторое время сидел молча, затем позвал Гудкевича:
— Сенька, вызови ко мне Гусаревича.
Сенька молча кивнул головой и вышел. Слышно было, как к штабу кто-то подъехал. Камлюк, отвернув край одеяла, выглянул на улицу: мимо окна прошел Струшня. В его походке чувствовалась большая усталость. «Видимо, умаялся от поездок по отрядам», — подумал Камлюк и двинулся ему навстречу.
Струшни не было в штабе соединения со вчерашнего дня, из Калиновки он выехал, как только стало известно о прорыве у Нивы. Срочность этой поездки вызывалась рядом обстоятельств. Дело в том, что почти одновременно с сообщением о прорыве в штаб соединения дошли и другие тревожные сигналы: будто бы на нивском участке обороны плохо организовано взаимодействие между отрядами, будто бы Поддубный мало считается с планами командиров соседних отрядов и часто действует по своему усмотрению. «Страшные сигналы, если они соответствуют действительности! — сказал Камлюк, провожая Струшню. — Выясни все, Пилип, и если только это правда, то каждого, кто самовольничает, отстраняй от обязанностей командира, на месте наказывай». Немало нашлось для Струшни дел. Надо было и с этими слухами разобраться и, главное, на месте решить, как организовать дальнейшие оборонительные бои, чтоб задержать продвижение врага. Всю ночь Струшня пробыл у поддубновцев. Сегодня на рассвете он навестил отряды Погребнякова и Ганаковича и вот теперь вернулся в Калиновку.
— День добрый, Пилип, — встретил его на пороге Камлюк. — Устал вижу.
— Досталось, Кузьма. Полсвета объехал! — сдержанно усмехнулся Струшня. Он взглянул на жбан, стоявший на табуретке в углу, подошел к нему и, не отрываясь, выпил большую кружку воды, потом отдышался и, присев к столу, заговорил: — Фашисты бешено нажимают, особенно на отряд Поддубного. Атака за атакой с танками и пушками. Просто удивляешься — как только поддубновцы и их соседи сдерживают такой напор. Теперь у них хорошо налажено взаимодействие. Если и отступают, то соблюдая порядок, спокойно… Все там были виноваты, а Поддубный больше других. Произошла неудача — ну и стали упрекать друг друга за разные недосмотры.
— Хорошо, что мы своевременно вмешались, — заметил Камлюк. — А вот относительно Поддубного… Как о и в боях? Что у него произошло возле Нивы?
— Немного погорячился. Увлекся боем на своем правом фланге. Целый батальон противника разбил, но в то же время недосмотрел в другом месте. Левый фланг его был слабее — вот гитлеровцы и использовали это, прорвались… — Струшня свернул цигарку и закурил. — Поддубный — талантливый и отважный командир. Решительный, но, к сожалению, несдержанный. Ему бы только рейдовать с отрядом, а вот в таких боях, как теперь, он бросается в крайности… Знаешь, что он сделал сегодня ночью? Приехал я к нему в отряд поздно вечером, спрашиваю: «Где командир, дорогие приятели?» Отвечают: «Пошел в тыл противника». И действительно так. Взял два конных взвода и поехал. Всю ночь колобродил в тылу врага. Под утро возвращается и говорит: «Тут я со всем отрядом столько бы не сделал… А так вот дал им жару. С ходу нападал на их столики…» Видишь, какой ловкач.
— Инициативы и бесстрашия у него хоть отбавляй… Выдержки бы побольше.
В комнату вошел Мартынов. Поздоровавшись со Струшней, он положил на стол радиограмму.
— От Поддубного. Только что прислал в штаб. Фашисты оттеснили его почти до Подкалиновки — сил у него маловато, — Мартынов подождал, пока Камлюк закончит читать радиограмму, и продолжал: — Из областного центра передали: помощь пока выслать не могут. В соседних районах бои идут более жестокие, чем у нас. Туда бросили все силы.
Камлюк молчал, словно не слышал, только зеленоватый блеск прищуренных глаз выдавал его внутреннее волнение.
— Передай Поддубному, — наконец сказал он, взглянув на Мартынова, — дальше отступать некуда… Направь в помощь ему комсомольский отряд.
— А кто его поведет?
— Корчик. Скажи ему, чтоб он действовал как наш уполномоченный, пусть поможет Поддубному в руководстве боями.
— Ладно, скажу. Помощь Корчика там будет очень кстати, — Мартынов помолчал и вдруг, спохватившись, спросил: — А при штабе какие силы мы оставим?
— Какие? — вмешался в разговор Струшня. — Можно взять одно — два отделения из комсомольского отряда.
— Правильно! — поддержал Камлюк. — Так и поступи, Павел Казимирович.
— Одного — двух отделений будет маловато, — покачал головой Мартынов. — Нельзя оставлять город с такой охраной.
— Не беспокойся, здесь будет достаточно защитников, — возразил Камлюк. — Ты не забывай о роте, которую мы заканчиваем формировать из жителей города.
Все на миг замолчали, задумались. Неожиданно тишину разорвал гул самолета. Где-то в центре Калиновки раздались взрывы.
— Начинается, — проворчал Струшня и взглянул на часы. — Девять. Сегодня раньше обычного.
— Видимо, торопятся покончить с нами, — проговорил Камлюк и, услышав, что гул самолета постепенно стал отдаляться, добавил. — Что-то сразу он пошел обратно.
— Не печалься, сейчас прилетит второй, — ответил Струшня и вместе с Мартыновым вышел из комнаты.
Вскоре на пороге появился Гусаревич.
— Как там, Давид Моисеевич, твои наборные кассы?.. Не рассыпались еще от бомбежки?
— Держатся, Кузьма Михайлович. Носимся с ними с места на место, бережем… Новый номер выпускаю.
— Видел вчерашний… Карикатура на немца — оригинальная! Кто клише делал?
— Сам на резине вырезал.
— Отлично! Ты и до войны, кажется, практиковался?
— Приходилось иногда.
— Во вчерашнем номере мало материалов из отрядов.
— Верно. Но мы это поправим в сегодняшнем номере.
— Надо, надо. Не тебе рассказывать, какая сейчас нужна газета. Колокол!.. И сделать такую газету ты можешь, — Камлюк немного помолчал. — Обязательно дай заметки о вчерашнем бое отряда Перепечкина. Какие там ребята!
— Уже сделано. В наборе очерк.
— Отлично. Дальше, Давид Моисеевич, еще одно дело. Ты читал вот эту брехню? — показал он на фашистские листовки.
— Читал. Этой дрянью они забросали почти весь район. В некоторых деревнях, как мне стало известно, многие люди сильно забеспокоились, поддаются панике.
— Я знаю. Паника в настоящий момент — это самое страшное для нас.
По поводу этих листовок мы напечатаем статью. Вот думаю, как написать. Надо дать отпор брехунам.
— Дело не в отпоре, милый мой. Начинать с врагом словесную дуэль — это меньше всего должно нас сейчас занимать. Главное — своих людей успокоить, разъяснить им обстановку, дать практические советы, — Камлюк задумчиво посмотрел на исписанные страницы, лежащие перед ним на столе, и продолжил: — Вот это и побудило меня взяться за перо и обратиться со словом к народу. Возьми, Давид Моисеевич, дай ход.
